Как я лежала в больнице Женя Харт, 29.1.2008
Едва попав в больницу, я поняла, что буду делать сразу после того, как «откинусь» (так, кажется, на блатном жаргоне называется освобождение из мест лишения свободы?). Я пойду завтракать в кофейню.
Я выберу столик у окна, вдохну ароматы кофе, шоколада и ванили, улыбнусь расторопной официантке, а потом под негромкий джаз буду долго-долго пить свой каппуччино, радуясь возможности снова чувствовать себя человеком. Мысль о завтраке в кофейне, как путеводная звезда, поддерживала меня, когда я, свернувшись на своей больничной койке в позе эмбриона, делала вид, что сплю, чтобы не участвовать в обсуждении соседками по палате свадеб и разводов каких-то людей из телевизора. Когда хотела курить. Когда запивала таблетку – от духоты разболелась голова – водой из-под крана.
Я провела в больнице всего два дня.
Хождение по мукам Это была самая обычная московская городская клиническая больница. Я не скажу, какая, потому что неважно. С незначительными вариациями все они одинаковые. Еще не скажу, какая, потому что личных претензий у меня ни к кому из персонала, кроме одной охранницы-гестаповки (о ней чуть ниже) нет. У меня был чудесный доктор – толковый, внимательный, знающий и при этом не зануда. Сестры и нянечки были вежливы, а некоторые и ласковы, терпеливо объясняли, куда и в каком порядке нужно ходить на обследования, анализы и процедуры, по мере возможности старались помочь. И, тем не менее, все вместе производило впечатление если не концлагеря, то чего-то сродни, и навевало ассоциации со всеми антиутопиями, вместе взятыми. А еще это похоже на конвейер. Чурбачок ставят на ленту, и он ползет по ней, последовательно подвергаясь положенным по технологии операциям, без единого шанса как-то повлиять на происходящее. Кто же, право, будет интересоваться у болванки, чего ей надо и комфортно ли ей? Тем более, им, специалистам по обработке болванок, конечно, виднее.
Театр начинается с вешалки, а больница начинается с оформления госпитализации и сдачи верхней одежды в гардероб. Только, в отличие от зрителя, пациент свой номерок на руки не получает, его подклеивают куда-то в историю болезни. Поэтому и уйти просто так, когда вздумается или если станет невтерпеж, он не может: придется совершать побег. А, между прочим, на каждом входе и выходе дежурит охранница с пристегнутой к поясу резиновой дубинкой.
На сестринском посту в отделении велят идти в такую-то палату, оставить вещи, немного подождать, пока освободится койка («сейчас-сейчас, бабушку уже выписываем»), снять грязное белье, отнести сестре-хозяйке, взять у нее чистое и постелить себе. Самообслуживание. Делаю как велено. Обнаруживаю, что полотенца в комплекте белья нет. Снова иду к сестре-хозяйке. Она смотрит на меня озадаченно: «Ой, а что ж ты без своего-то? Ну, ладно, держи вот это,» - и протягивает нечто, что я бы скорее назвала пеленкой, чем полотенцем. Возвращаюсь в палату – подбегает процедурная сестра: «А я тебя повсюду ищу, пойдем скорее на укол».
Слушайте, они там все, поголовно все «тыкают» пациентам! И ладно бы пожилые нянечки, им можно, но почему мне, тетеньке в возрасте изрядно за тридцать, если не сказать «под сорок», «тыкает» полунесовершеннолетняя медсестра или врач примерно моих лет? Что это за панибратство, разве им никто никогда не говорил, что к малознакомым людям следует обращаться на «вы»?
Почему они не стучат, прежде чем зайти в палату? Почему они не закрывают дверь процедурного кабинета, когда делают укол в попу? Почему о таких интимных вещах, как отправление естественных потребностей, они спрашивают в присутствии других пациентов? Почему никому не приходит в голову быть деликатными?
Но вернемся к моим злоключениям. Потом мне захотелось пить. Но во всей больнице нет ни единого ларька, где можно было бы купить сок, воду и прочие необходимые мелочи. В отделении нет казенного чайника, откуда можно было бы налить себе хотя бы кипяченой воды (пользоваться своими чайниками-кипятильниками, конечно, запрещено). Про буржуазную роскошь типа кулера или кофе-автоматов и говорить нечего. Пришлось терпеть до обеда и компота – остальные ингредиенты больничной трапезы я, извините, не осилила, они все пахнут пареной капустой, к тому же ножей и вилок там нет, а есть второе при помощи алюминиевой ложки я, снова извините, не умею. Так что от голода и жажды спас меня мужчина, который приехал и привез мне все необходимое.
В ожидании своего спасителя я предприняла единственную попытку покурить, и эта попытка увенчалась успехом – но какой ценой! Дело в том, что в больнице нельзя курить. То есть, вообще. То есть, совсем. То есть, курилки нет. Ни в туалете, ни в подвале, нигде. Выйти на улицу тоже нельзя, потому что – см. выше – на выходе дежурит охранница, которой велено «не пущать». В ответ на подкрепленную несколькими десятирублевками просьбу все же выпустить на минутку, потому что очень курить хочется и совсем невмоготу, она отвечает тирадой, которой позавидовал бы любой грузчик и в которой слова «шлюха» и «тварь» - самые мягкие эпитеты, потом все же выпускает, рявкнув про «две минуты по секундомеру». И это не шутка: ровно через две минуты она появляется на крыльце и командует: «на выход!». Живое воображение дорисовывает заходящегося хриплым лаем, рвущегося с поводка добермана и подсказывает логическое завершение команды: «руки за спину, шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте – попытка бегства, стреляю без предупреждения». Я же говорю – гестаповка.
Да, я знаю, что курить вредно. Я понимаю, что некурящих надо оградить от табачного дыма, и это правильно. Но послушайте, ведь сигареты в этой стране легально продаются и покупаются, а курение не объявлено вне закона. Да, курение – наркомания, но это разрешенная наркомания. И как назвать принудительное лишение курильщика привычной дозы никотина на протяжении долгих часов, а то и дней, если не пыткой?
Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой Поразительно, что все это ежеминутное унижение человеческого достоинства творится не со зла. В больнице работают не изверги и не садисты (кроме гестаповки), а вполне обычные, даже милые люди. И главврач, издавая приказ о закрытии курилок, наверняка не ставил цели причинить курильщикам как можно более жестокие страдания. И хождения пациентов по коридору с баночками мочи в руках («отнести и поставить на подоконник») придуманы не для того, чтобы было стыдно и неловко.
Просто больница – это заведение для лечения органов и организмов, а не для людей. Попадая в нее, человек теряет статус человека и превращается в больного, в пациента. Помните, как Ильф и Петров описывали метаморфозы бедолаги, которого засасывает в жернова судебной системы?
«Центростремительная сила сутяжничества подхватывала его, втягивала в канцелярии юрисконсультов, вихрем проносила через прокуренные судебные коридоры и вталкивала в камеры товарищеских и народных судов. И долго еще скитался непокорный квартирант, в поисках правды добираясь до самого всесоюзного старосты товарища Калинина. И до самой своей смерти квартирант будет сыпать юридическими словечками, которых понаберется в разных присутственных местах, будет говорить не «наказывается» а «наказуется», не «поступок», а «деяние». Себя будет называть не «товарищ Жуков», как положено ему со дня рождения, а «потерпевшая сторона». Но чаще всего и с особенным наслаждением он будет произносить выражение «вчинить иск». И жизнь его, которая и прежде не текла молоком и медом, станет совсем уже дрянной». Так вот, в больнице происходит примерно то же самое. Засасывает в жернова.
И не надо про бедность и нехватку финансирования: ведь для того, чтобы поправить самое вопиющее, денег не нужно вообще. Мелкая торговля, наоборот, будет приносить доход. Возвращение курилки в то место, где она всегда была раньше (в подвал) денег не стоит. Кипятить воду и ставить ее (пусть в железном чайнике, если электрические воруют) в общедоступном месте денег не стоит. Тем более денег не стоит капелька уважения, чуточка бережного отношения к естественной человеческой стыдливости, толика внимания к интимности и приватности пациентов, которым и без того-то невесело.
Больница не может быть курортом – но разве нельзя избежать превращения ее в тюрьму?
Источник:
http://www.medportal.ru/budzdorova/things/1021/