Вот, мне кажется, сюда эта статья как раз по теме :)
"Здесь и теперь" в контакте матери и ребенка (как быть плохой матерью). Московский психологический журнал. №10
http://magazine.mospsy.ru/nomer10/s03.shtml Статья предоставлена Московским Психотерапевтическим Журналом (1994, №3)
Кедрова Наталия Бонифатьевна - психолог, психотерапевт, сотрудник МГИ, сертификат института Ф.Перлза (Гамбург).
Мне хотелось бы поделиться небольшим опытом психотерапии с несколькими молодыми мамами, недавно родившими первого ребенка и столкнувшимися с проблемами и сложностями своей новой ситуации.
Описываемые события относятся к тому недавнему времени, когда консультация психолога и работа с психотерапевтом многим представлялись чем-то необычным и экзотическим. Более знакомым и традиционно безопасным способом решения своих проблем было обсуждение с подругами, знакомыми, более опытными матерями.
Едва ли можно представить себе что-либо более соответствующее полному хорошему контакту, чем взаимодействия матери и младенца. В процесс общения включены все возможные стороны: ребенок ощущает мать и откликается на нее всем своим телом, голосом. Их отношения непосредственны, они адресованы самым глубинам личности каждого, это самая настоящая встреча двух личностей, двух "Я". Кормление, питание ребенка - идеальная ситуация для глубокого, подлинного контакта, познания друг друга.
Но в реальности...
Женщине, решившей в наши дни родить ребенка, вполне реально грозит быть погребенной под горой самых разных проблем: найти, купить необходимые вещички, кормить, лечить, учить, воспитывать - короче, стать всем для своего ребенка. В очень немногих случаях женщине удается разделить свою ответственность за ребенка с кем-нибудь еще (своей матерью, мужем, врачом, учителем и т.д.).
Обычно со стороны других людей добавляются новые требования. Доктор, навещая больного ребенка, задает вопрос: "Что же вы его так плохо лечите?" Учитель, недовольный успехами ребенка, может спросить: "Что же вы его так плохо учите?"
В подобной ситуации мать принимает на себя всю ответственность за будущее ребенка, его здоровье, его успехи, его характер. Она старается выполнить все обязанности, обеспечить лучшие возможности для будущего ребенка и - лишает себя возможности находиться "здесь и теперь" с ребенком.
Она находится в "его будущем", с его завтрашними проблемами, и, например, даже когда она кормит своего ребенка, она оказывается не столько в контакте с ним, сколько погружена в создание хорошего здоровья для него в будущем. Сосредоточившись на будущих проблемах и сложностях ребенка, старательно вглядываясь в еще не возникшие в этот конкретный момент задачи, мать не видит своего ребенка таким, какой он есть в этот момент, а, значит, не может обратиться к нему как к субъекту и только манипулирует им.
Я думаю, что здесь расположена важная точка многих нарушений развития контакта ребенка с окружающим миром. Ребенок приобретает опыт того, как быть объектом для других, и не получает опыта того, как быть субъектом.
В подобной ситуации едва ли можно переоценить ту поддержку, которую может оказать матери психолог или психотерапевт. В некоторой степени парадоксальность жизни заключалась в том, что большая часть молодых мам обращалась ко мне за психологической помощью не потому, что я обладаю некоторой профессиональной компетенцией, соответствующей университетской подготовкой и т.д., а потому что в их глазах я была "опытной матерью" пятерых детей. А мое существование также подтверждало, что многие проблемы могут быть реально разрешены. Это определяло во многом характер нашей "работы": она не имела форму традиционных психотерапевтических сессий, а начиналась как "обмен материнским опытом" и лишь потом возникал собственно психотерапевтический запрос.
Обычно начало было связано с каким-то медицинским или бытовым вопросом, касающимся кормления или особенностей режима ребенка, а уже от них мы переходили к обсуждению собственно психологических проблем.
Рассказывая о своих чувствах, молодые мамы говорили о своей растерянности, неуверенности в своих силах ("Я совсем не могу делать все так, как надо" - при этом предполагается, что есть на свете такой абсолютно правильный способ. "Мне всегда не хватает времени, чтобы постирать, погулять с ребенком, я не могу ни читать, ни встречаться с друзьями, я никого не вижу, потому что мне все время не хватает времени").
Они жаловались на сложности в принятии решения и неуверенность в его правильности ("я не понимаю, с чего мне начинать, я начинаю делать одно дело, потом бросаю его, берусь за другие и так без конца", "вчера я дала своему малышу в первый раз кефир, наверное, это было неправильно, больше я не буду так делать"), на свою несамостоятельность в общении с ребенком.
Можно было заметить, что в таком случае мама находилась в контакте не со своим ребенком, а была поглощена своими страхами, ожиданиями, своими обязанностями. Чувство отдельности от ребенка, отгороженности от него, непонимание его желаний, его состояния не всегда осознавалось мамами, но оно проявлялось и в словах, и в жестах, и во взглядах.
Иногда возникало раздражение на ребенка, злость от непонимания его поведения, особенно крика или плача и, следовательно, невозможности помочь ему, исправить что-то. Одна мама сказала мне: "Я не могу понять, чего ему надо, чего он хочет. Я боюсь, что с ним что-то не в порядке".
Другая мама говорила о своей дочке так: "Когда девочка плачет, я очень пугаюсь, я никак не могу догадаться, что с ней происходит. Мы просто плачем вместе". В другой раз эта же мама сказала: "Когда она плачет и кричит, я так злюсь, что хочу швырнуть ее или ударить; я знаю, я очень плохая мать".
На первых шагах нашей работы оказывалось, что молодым мамам, оказавшимся в роли пациенток, было невозможно остаться со своими чувствами к ребенку, со своими страхами и агрессией, и они начинали "заглушать" их бешеной хозяйственной и воспитательной активностью. При этом они беспрестанно делали что-нибудь с младенцем, но лишь манипулируя им, и это приводило к нарастающему разочарованию: "Я стараюсь успокоить его, - говорила одна мама о своем сыне, - меняю штанишки, кормлю его, но ничего не помогает, я чувствую себя ужасно усталой, разочарованной, я очень плохая мать".
Преимущественная часть наших встреч происходила дома, так что я могла непосредственно наблюдать взаимодействие матери и ребенка во время кормления, переодевания, в свободном общении. Было видно, как мама и младенец касались друг друга, насколько свободны или скованы были движения матери, согласованность их поз, их напряжение во время этого общения.
Можно было отметить, что движения мам были очень скованы и напряжены. Они не были свободными и непосредственными, не соответствовали чувствам самой матери или состоянию ребенка, а были продиктованы некоторыми специальными задачами: одеть ребенка (а не согреть его), накормить ребенка (а не утолить его голод). Это проявлялось и в ответах на мой вопрос: "Что ты хочешь сейчас сделать?" - "Одеть".
Иногда мать даже не смотрела на своего ребенка, на его лицо, в глаза, в то время, когда она кормила его или переодевала. Находясь рядом, я чувствовала это напряжение и скованность рук и всего тела матери, и у меня было ясное желание приостановить поток этих действий.
Тогда я просила маму остановиться, перестать суетиться, несмотря на избыток разных дел, дать себе время просто побыть рядом с ребенком. Это был первый шаг собственно терапевтической работы.
В первый момент на лице появлялось удивление - насколько это возможно, взять и остановиться? Потом удивление сменилось растерянностью: "Я не знаю, что же хочу делать с ребенком". Появилось сознание того, что в момент взаимодействия с ребенком она находилась вне действительного контакта с ним, она не была с ним "здесь и теперь", но с переживанием своей несостоятельности или своих обязательств.
Во время общения мама была в контакте "не со своим ребенком, а с кем-то еще, кому надо было доказать свою состоятельность и компетентность". А ее действия были вызваны не реальной ситуацией, а некоторой картинкой "хорошей матери" в ее сознании и картинкой "благополучного будущего" для ее ребенка.
Продолжая что-то делать с ребенком, эта мама старалась помочь ему, производя "правильные" манипуляции, но младенец не переставал вопить, он продолжал открыто страдать. Мама начинала чувствовать страх, отчаяние, эти чувства целиком заполняли ее, и вдруг она почувствовала, что она действительно хочет "выбросить его и убежать прочь". Она сказала, что хотела бы "закрыть глаза и заткнуть уши, хотела бы уйти куда-нибудь подальше, но чувствует, что младенец прикован к ней, и она не может его бросить, отказаться от него, она должна оставаться с ним, но не хочет смотреть, как он плачет, слышать его голос".
Она стояла около двери из комнаты, но не выходила, делала шаг к ребенку и возвращалась назад. Она не хотела прикасаться к нему, но когда все-таки сделала это, то с силой, с большим напряжением. Она обняла ребенка с такой силой, как будто хотела зажать его.
В этот момент я обратила ее внимание на то, что ее ребенок достаточно сильный и выносливый, чтобы обойтись без нее некоторое время и что я совершенно уверена, что ничего плохого с ним не случится, если она разрешит себе побыть некоторое время в другой комнате и оставит его одного в кроватке. После недолгих колебаний она решила попробовать и положила своего плачущего и громко орущего ребенка в кроватку, подошла к двери и сказала, что как-то ничего не мешает ей выйти из комнаты.
Я попросила ее вернуться, как только она почувствует, что она действительно хочет быть со своим ребенком. Через несколько минут она вернулась в комнату значительно спокойнее и смущенно улыбаясь. Она посмотрела на сына и начала трогать его, поглаживать. Теперь это были мягкие движения, наполненые ее чувствами, а не обязательством быть "хорошей матерью". Как только мама смогла соприкоснуться со своими чувствами, ее чувствами к ребенку, у нее исчезла необходимость сдерживать и ограничивать себя. Ее руки стали свободнее, они могли не только держать ребенка, но и чувствовать его тело, его движения, его напряжение.
Я предложила взять ребенка на руки и почувствовать руками, ладонями, пальцами все его тело. Мама мягко и посте пенно стала менять свою позу, становясь все более удобным окружением для ребенка. Она стала следовать за его движениями, его стремлением к ней и от нее. Их движения напоминали игру или особый танец. Они смотрели друг на друга, улыбались друг другу, образуя единый круг.
Неожиданно мама засмеялась и сказала, что, оказывается, это очень легко - понять своего ребенка. Она сказала: "Я хорошо ощущаю его, я понимаю, что он хочет быть со мной, мне это ясно". Но которое время спустя младенец стал вертеть своей головой и мама сразу догадалась, что он ищет ее грудь, он голоден. Всего несколько часов назад она говорила о своем сыне: "Он кричит и вертит головой во все стороны. Я не понимаю, чего он хочет!" Теперь она сказала: "Он же хочет есть!" В этот момент она больше не чувствовала злости на своего ребенка, для нее был ясен смысл его крика и его движений.
Важным оказалось для матери почувствовать тело своего ребенка - его руки, ноги, спину, живот, шею. Это позволило почувствовать, понять значение жестов и поз ребенка, различить боль и голод, осознать различия в его чувствах и желаниях. Это помогло отнестись к ребенку как к целостному созданию, обладающему душой и сознанием, позволило установить контакт с ним.
Я старалась поддержать молодых мам в их действиях с ребенком, в стремлении не бояться трогать его, двигать его, чтобы почувствовать его ответ.
Происходило изменение от ситуации "НАДО - НЕ НАДО, МОЖНО - НЕЛЬЗЯ" к ситуации свободного контакта друг с другом, от принятия на себя и старательного выполнения роли "хорошей матери" вообще к бытию "плохой матерью" своему ребенку. Теперь они открывали для себя возможность контакта со своим ребенком, возможность для нового опыта, для бытия "счастливой матерью".
Несколько позже, когда мы обсуждали происходившие изменения в них самих и отношениях с детьми, я сказала, что это была своего рода психотерапия. В ответ одна из мам сказала: "У меня как будто открылись глаза", а другая удивилась: "Я же все сделала сама!" Мне кажется, что это очень хороший результат: опыт контакта с ребенком действительно стал ее личным опытом.
В целом эти истории развивались следующим образом:
Вначале мама и ребенок были вне контакта, мама была закрыта от ребенка своим страхом или гневом.
Во время нашей работы они объединялись в контакте в единую фигуру, они сливались в своих чувствах и движениях.
В завершение они опять оказывались разделены на некоторой дистанции, но не как плоские роли, а как объемные фигуры, как раздельные личности со своим внутренним миром.
Особенность этих ситуаций была еще и в том, что мама, выступая как пациент, выступала одновременно как терапевт по отношению к своему ребенку, обеспечивая осознавание потребности, возможность активных действий для своего ребенка и удовлетворение потребности в близости, безопасности, любви.
ThomasBip 21:37
→ Штабелерами 0 /О сайте, форуме
